Я вообще-то очень добрый. Я хочу в саду сидеть, чтобы упитанные, тугие кролики вокруг скакали, гладить их хочу и кормить… А судьба так все поворачивает, что вокруг мудаки, мудаки, мудаки и никаких кроликов! (с)
А утром он резко встает с постели, стряхнув с себя сон, как собака воду.
Она нехорошо поминает свою природу, его породу.
И кто-то уставший машет обоим им с небосвода,
Чтоб она не упала в обморок, пока он, спеша, собирается уходить.
Один:
Он выходит на улицу, завязывает шнурки
И видит слепящее солнце на расстоянии вытянутой руки.
Белый шар целует его в висок, обдает его сильным жаром.
Она, крича, выбегает из дома в одной пижаме,
Криком саму себя опережая.
А он уже улыбается: все в порядке, отличное приключение для утра.
Она выдыхает, не зная, кто больше из них не прав.
Потом он идет на работу, говоря: не пиши, не звони мне сто раз на дню,
Ты же знаешь, я стоек к холоду, боли, войне, огню,
Приглашениям в гости, в койку, чужим фотосессиям в стиле ню
И внеплановым съездам кровли.
Она жмется к стене подъезда, виски набухают кровью,
Молчит, не находит правильные слова.
Два:
Через час он расслаблено входит в свой кабинет, ногой открывая двери,
Не веря ни одному из тысячи суеверий,
Разбивает стекло плечом, и осколки со звоном падают чуть правее.
Через три он идет на обед кормить недолеченный свой гастрит,
На другом конце города она что-то вполголоса говорит,
И человек из окна напротив на минуту отходит расслабиться, покурить -
Три.
А под вечер она тихо хрипит ему в трубку: не стой у окна - простынешь,
И сложные вещи становятся вдруг понятными и простыми.
Потом улыбается, прижимая к сердцу свою усталость,
Как в бреду вспоминает, что же там сделать еще осталось,
Чтоб судьба не догнала его ни огнем, ни пулей, ни ранением ножевым...
К ужину он возвращается немного уставшим, потрепанным, но живым.
(с) Rowana
Она нехорошо поминает свою природу, его породу.
И кто-то уставший машет обоим им с небосвода,
Чтоб она не упала в обморок, пока он, спеша, собирается уходить.
Один:
Он выходит на улицу, завязывает шнурки
И видит слепящее солнце на расстоянии вытянутой руки.
Белый шар целует его в висок, обдает его сильным жаром.
Она, крича, выбегает из дома в одной пижаме,
Криком саму себя опережая.
А он уже улыбается: все в порядке, отличное приключение для утра.
Она выдыхает, не зная, кто больше из них не прав.
Потом он идет на работу, говоря: не пиши, не звони мне сто раз на дню,
Ты же знаешь, я стоек к холоду, боли, войне, огню,
Приглашениям в гости, в койку, чужим фотосессиям в стиле ню
И внеплановым съездам кровли.
Она жмется к стене подъезда, виски набухают кровью,
Молчит, не находит правильные слова.
Два:
Через час он расслаблено входит в свой кабинет, ногой открывая двери,
Не веря ни одному из тысячи суеверий,
Разбивает стекло плечом, и осколки со звоном падают чуть правее.
Через три он идет на обед кормить недолеченный свой гастрит,
На другом конце города она что-то вполголоса говорит,
И человек из окна напротив на минуту отходит расслабиться, покурить -
Три.
А под вечер она тихо хрипит ему в трубку: не стой у окна - простынешь,
И сложные вещи становятся вдруг понятными и простыми.
Потом улыбается, прижимая к сердцу свою усталость,
Как в бреду вспоминает, что же там сделать еще осталось,
Чтоб судьба не догнала его ни огнем, ни пулей, ни ранением ножевым...
К ужину он возвращается немного уставшим, потрепанным, но живым.
(с) Rowana